дань союзническому договору, решил форсировать запланированную ранее наступательную операцию, которую предполагалось начать в районе озера Нарочь и в дальнейшем развивать по направлению к Ковно, чтобы прорвать германский фронт и отвлечь германские силы с французского фронта, а в случае успеха, полностью вытеснить врага с русской территории в Восточную Пруссию.

Из-за недостатка боеприпасов и по причине затянувшейся оттепели, превратившей дороги в непроходимую грязь, достичь поставленных целей в полном объеме не удалось. Однако в ходе операции русские войска, ценой десятков тысяч погибших, сумели сковать на Восточном фронте значительные силы врага, вынудили немецкое командование перейти под Верденом к обороне и перебросить на Восточный фронт четыре дивизии: две из Бельгии и две из Восточной Пруссии. Кроме этого, германскому командованию пришлось перебросить на Западный фронт часть сил с Юго-Западного, галицийского фронта, и это в дальнейшем в какой-то мере способствовало успеху последовавшего много позже Луцкого прорыва.

Удручающие итоги Нарочской операции, закончившейся особенно трагично для Западного фронта, который потерял около 78,5 тысячи убитыми, ранеными и обмороженными, вызвали на всех фронтах уныние и повсеместные протесты нижних чинов, не желающих из-за бездарности генералов идти на убой. Ропот недовольства слышался и среди офицеров. Слова о неспособности высшего командования руководить войсками Баташов не раз слышал не только в окопах, куда периодически наведывался для отправки своих агентов в тыл противника, но и в штабе фронта. Однажды, дожидаясь важной шифровки в аппаратной, он случайно услышал разговор двух вольноопределяющихся связистов о новом главнокомандующем, закончившийся широко известным еще по Русско-японской войне куплетом:

…Куропаткин-генерал

Все иконы собирал,

Пил да ел, да жарил кур,

Протранжирил Порт-Артур…

Заметив наблюдающего за ними генерала, связисты поспешно ретировались из аппаратной и быстро растворились в глубине узких штабных коридоров. Баташов не стал докладывать об этом курьезе даже Бонч-Бруевичу. Он понимал, что воспроизведенный вольноопределяющимися стих – меньшее из зол и не идет ни в какое сравнение с пораженческой болезнью, охватившей высших военных чинов империи, положившей начало невольному зарождению в глубине их сознания предательству, не только по отношению к императору, на которого они хотели свалить всю свою некомпетентность, но и к Отечеству. Они в полной мере, может быть, еще не осознавали этого, но их дела и поступки говорили сами за себя.

Эти мысли все чаще и чаще приходили в голову контрразведчика, особенно после страшного провала Нарочской наступательной операции. Единственно, что хоть немного утешало его, то это незначительные по сравнению с другими армиями потери. Ведь немцы, явно введенные им в заблуждение о том, что наступления на участке Северного фронта не будет, так и не успели укрепить свои позиции и сопротивлялись не так упорно, как на участке соседей. Продвинувшись вперед на два километра и преодолев основную линию обороны врага, наступление пятой армии приостановилось лишь из-за нехватки боеприпасов для артиллерии и весенней распутицы. Находившийся во время операции в одной из ударных дивизий подполковник Воеводин с болью в голосе поведал Баташову о том, как дружно атаковавшие противника пехотные полки шли вперед до тех пор, пока их поддерживала артиллерия. Но, как только орудия замолчали, первая и вторая линия атакующих под массированным пулеметным огнем залегла прямо в грязи и воде. Поднятые лишь угрозами и уговорами унтер-офицеров и прапорщиков пехотинцы, пользуясь пробитыми артиллерией немногочисленными проходами, рванули вперед, но противник успел пристрелять пулеметами эти неширокие «коридоры смерти». Начатая успешно атака захлебнулась. Только в результате ночного штурма пехоте удалось ворваться в окопы противника и в штыковом бою быстро очистить от немцев все три их линии обороны. Немцы спешно отступали, и можно было у них на плечах наступать дальше, но от главнокомандующего фронтом генерала Куропаткина пришел приказ: «Укрепиться, окопаться на захваченных участках и удержаться во что бы то ни стало». Низкая местность, где наступала дивизия, от разбушевавшейся вдруг весенней распутицы превратилась в сплошное болото. Немецкие окопы сплошь залило водой, они стали не укрытием, а гибелью. Чтобы хоть как-то выжить в таких условиях, солдаты устраивали брустверы из трупов. С приходом ночи мокрые насквозь люди начинали замерзать. Из-за того, что дороги превратились в потоки грязи, снабжение боеприпасами и продовольствием прекратилось. Поступил приказ вывести людей обратно на сухое место. Так бездарно закончилась для Северного фронта Нарочская наступательная операция…

Единственной отдушиной в атмосфере всеобщего уныния, наступившего в штабе, стало для Баташова письмо Аристарха, доставленное вечерней почтой. Сын после излечения в госпитале и отпуска, проведенного с молодой женой в их Белгородском имении, стоял на перепутье. О своем втором ранении, полученном во время очередного партизанского рейда, он не писал. Об этом Баташов узнал чисто случайно, просматривая «Русский инвалид». В небольшой заметке с Юго-Западного фронта говорилось о блистательно проведенном в глубоком тылу неприятеля партизанском рейде, в результате которого была уничтожена вражеская тяжелая артиллерийская батарея, которая периодически обстреливала позиции кавалерийской дивизии, разрушая даже трехнакатные землянки и конюшни. За свои подвиги командир партизанского кавалерийского отряда штаб-ротмистр Аристарх Б. представлен к высокой награде. Сопоставив местность, где проводился рейд, а также имя и инициалы, Баташов сразу же понял, что герой этот не кто иной, как его сын. Позвонив своему коллеге по Юго-Западному фронту генералу Дитерихсу, он узнал подробности. Оказалось, что Аристарх выполнял особое задание генерал-квартирмейстера по уничтожению разведывательно-диверсионной группы, которая перед засылкой в тыл войск Юго-Западного фронта проходила подготовку в горном приднестровском селении, затерянном в Прикарпатье. После выполнения основного задания, партизаны обнаружили позиции дальнобойной артиллерии и внезапной атакой уничтожили артиллеристов и повредили все пушки…

– Я дважды хотел известить вас о ранении сына, но он просил меня не говорить вам об этом, пока не вылечится, – оправдывался Дитерихс, – о матери уж очень беспокоился. После излечения накануне отпуска я долго беседовал с вашим сыном и сделал заманчивое предложение. Но не буду раньше времени об этом говорить. Думаю, что прежде, чем принять решение, он посоветуется с вами.

Вскоре после этого разговора Баташову и пришло письмо, в котором сын извинялся за свое молчание и просил совета, как быть дальше. После ранения, вторично связанного с ногами, доктора единогласно запретили ему возвращаться в кавалерию и порекомендовали перейти в штаб. «…Ваш коллега, – писал дальше сын, – предложил мне надеть „голубую форму“, и продолжать ведомое вам дело в штабе фронта. Идея стать исключительно „начальником шпионов“, несмотря на то что это и ваша служба, вызывает у меня какую-то внутреннюю неприязнь. Прости меня, рара, но я привык видеть за собой своих гусар и вместе с ними встречать победу или